![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Загадочная жестокость Хрущева
Oct. 8th, 2019 04:01 pmНесколько раз в разговорах всплывала тема Хрущева как последнего представителя революционного поколения. В частности:
*************
<...> для меня Хрущев - это (последний) революционер, с революционной ментальностью, со страстью все преобразовать, хрусть-пополам, что в России, что в мире. А Брежнев и т.д. - это уже другое поколение, поколение осторожных консерваторов, поколение статус-кво, поколение нечеши-нековыряй.
Опять же, для меня очень существенным критерием является психологическая готовность к убийству равных по статусу. Одно дело - отдать приказ военным начать наступление и т.д., это любой политик может. Совсем другое дело - принять личное решение о казни своего бывшего коллеги, человека близкого круга, которого знал много лет. Сталин такое мог, и Хрущев мог, а Брежнев уже не мог. Не каждый революционер готов пойти по кровище, но практически каждый, готовый пойти по кровище - революционер.
https://www.facebook.com/jaroslav.simov/posts/10212839893494550?comment_id=10212842710084963
<...> не столько про добрость, сколько про готовность что-нибудь резко поменять. Хрущев относился к поколению, которое можно условно назвать "сталинским", а вот те, кто его сняли - к следующему, которое можно условно назвать поколением "выдвиженцев 37 года". Соответственно, Хрущев был активист, у него постоянно свербило в жопе, а те, кто его сменили, были консерваторами и действовали больше по принципу "не нами придумано, не нам и менять".
Сталин тоже мог сегодня развернуть террор, завтра свернуть, сегодня отменить смертную казнь, завтра вернуть.
<...> он и менял, то туда, то сюда. Его же постоянно колебало из крайности в крайность.
Совершенно нельзя исключить, что если бы его не сняли, то ему бы в какой-то момент торкнуло взять и отменить смертную казнь вообще, под лозунгом приближения коммунизма и для подчеркивания отличия СССР от Китая. Мол, американские империалисты и китайские маоисты казнят, а советский народ - нет!
В этом смысле очень характерно, что ни Брежнев, ни Андропов с Черненко на такой шаг не решились - именно по той причине, что вообще боялись неординарных решений. Им было легче постепенно снижать число расстрелов, чем взять и отменить их сразу и навсегда.
Если вы говорите о тысячах казненных по приговорам судов в соответствии с указом 1961 года, то они на его совести ничуть не более, чем на совести любого президента/премьера/царя страны, где не отменена смертная казнь. Скажем, два месяца назад в Японии повесили двоих человек - на чьей совести эти два трупа?
При этом на совести Хрущева есть полным-полно трупов, за которые он несет реальную личную политическую и моральную ответственность, но это совсем другие трупы.
https://www.facebook.com/nikolay.mitrokhin.1/posts/1656108367860155?comment_id=1656239214513737
*******************
О значении смены поколений высшего советского руководства мне случалось говорить неоднократно, например, здесь и особенно здесь. Упрощенно и схематично можно сказать так, что Сталин был последним представителем предреволюционного поколения, Хрущев представлял революционное поколение, Брежнев-Андропов - сталинское (в том смысле, что они были ставленниками Сталина, Сталин же к этому поколению, естественно, не принадлежал), а Горбачев - послевоенное, то есть первое и последнее полноценно советское поколение.
Граница между последними тремя поколениями видится мне весьма отчетливой. Революционер Хрущев, вслед за Сталиным, не воспринимал окружающую реальность как нечто данное свыше, она выросла на его глазах и при его участии, он не боялся экспериментировать, принцип хрусть-пополам был для него родным. Для сталинистов типа Брежнева, Суслова, Устинова, Громыко и т.д. реальность, наоборот, была внешней данностью, в рамках которой они совершили чудесный скачок из мелюзги в большие начальники, и главным их принципом была экстенсивность, стабильность. Не случайно первым и самым решительным поступком брежневской команды был отказ от хрущевских административных экспериментов с совнархозами и разделением обкомов на промышленные и сельскохозяйственные. Наконец, последнее, горбачевское поколение, не пронимая и даже не ощущая природы того общества, которым им случилось поначальствовать, и даже не отдавая себе ни малейшего отчета в масштабах собственного непонимания, с легкостью все и разломало (и слава богу, естественно).
Но, говоря о Хрущеве, сверх его авантюрной решительности, для меня остаются загадкой несколько эпизодов непонятной, необъяснимой жестокости, которую Хрущев проявлял в 1954-1958 годы.
Я говорю не о жестокости по отношению к рядовым казненным, к жертвам подавления венгерской революции и т.д. - их судьбу Хрущев решал не в индивидуальном порядке, а оптом, чохом, принимая общеполитические решения. Такая жестокость практически неизбежна для любого политика, руководящего государством, ведь именно он принимает окончательные решения о законах и войнах.
В данном случае я имею в виду особое проявление жестокости - по отношению к людям, которых Хрущев знал лично, судьбу которых решал тоже лично, которых осуждал на смерть не за обычные уголовные преступления (даже если нам сейчас они не кажутся преступлениями вообще), не за вооруженные выступления, а исключительно в порядке политической мести.
Конкретно, это те, кого расстреляли по "после-бериевским" процессам, типа процесса Абакумова и других в 1954 году и процесса Рапавы, Рухадзе и других в 1955 году. Это Багиров и те, кого осудили по процессу 1956 года. Наконец, это Имре Надь, повешенный в 1958 году.
Жертвы этих расстрелов могли быть сколь угодно отвратительными подонками, но ключевой момент для меня состоит в том, что по меркам самого Хрущева, по его стандартам, по его принципам - они ничем не отличались ни от него самого, ни от его доверенных приближенных, типа Серова или Руденко. Они не совершили ничего такого, чего не делал когда-то сам Хрущев, чего он в свое время не одобрял и не санкционировал, в чем не был замаран.
При этом если я могу еще на секунду допустить, что Хрущев на самом деле так боялся Берии, что не видел возможности сохранить ему жизнь в 1953 году (хотя на самом деле поверить в это практически невозможно), то в отношении всех тех, кого он приговорил к смерти в 1954-1956 годах, допустить это нельзя даже при самом смелом воображении. Собственно, даже в 1953 году на смерть был осужден не только Берия, но и целый ряд других людей, включая вполне безликого и безвольного чиновника Меркулова.
Я так и не могу понять, чем руководствовался Хрущев, принимая эти решения. Это не могло быть какое-нибудь обостренное чувство справедливости или гипотетической ненависти к сталинским палачам, ведь в этом случае ему, как говорится, первому надо было бы убить себя об стену. Это не могли быть соображения политической целесообразности, продиктованные страхом или чем-то в этом роде.
Особенно загадочно осуждение на смерть Багирова уже после XX съезда. Приговорить к смерти одного из высших руководителей страны (кандидата в члены президиума ЦК), бывшего первого секретаря союзной республики, то есть достаточно близко знакомого человека - это был поистине сталинский подход.
Всего лишь через пять лет, осенью 1961 года, проходит знаменитый и во многих отношениях беспрецедентный XXII съезд. В моей жизни, еще в школьное время, сборник материалов этого съезда сыграл огромную роль, фактически открыв для меня целый мир 60-х годов, для людей моего поколения и моей среды так же неведомых, как история средневекового Таиланда; но это, впрочем, отдельная тема.
Одним из главных сюжетов съезда было добивание т.н. "антипартийной группы" Молотова, Маленкова, Кагановича и других, то есть большинства политбюро, безуспешно попытавшегося снять Хрущева в 1957 году. Можно обсуждать, что побудило Хрущева запустить этот сюжет (вполне возможно, что здесь едва ли не решающую роль играл китайский фактор, но тут нам всем лучше дождаться, когда об этом напишет Сергей Радченко). В любом случае по ходу одного из своих съездовских выступлений Хрущев вдруг ударился в воспоминания, включая такой эпизод:
До последнего времени я был уверен, что Хрущев все это рассказал в порядке живой импровизации. Но, как пишут авторы недавнего документального сборника, посвященного XXII съезду, этот кусок был включен в заранее написанный текст, кроме единственной фразы "А Каганович знал, как тогда расправлялись, потому что он сам был участником этих расправ", которую Хрущев, действительно, сымпровизировал.
Так вот, мне кажется поразительным, что, похоже, даже самому Хрущеву (а также, видимо, всем участникам действа и всем последующим читателям) не пришло в голову, что Каганович совершенно справедливо мерил Хрущева той самой меркой, которой его и следовало мерить. Если весной 1956 года Хрущев отправил на расстрел Багирова, то почему летом 1957 года Каганович должен был быть уверенынм, что Хрущев не сделает то же самое и с ним? В конце концов, сделал же он то же самое еще через год, в 1958 году, с Имре Надем.
Люди следующего, сталинского, поколения власти, ничего даже близкого по уровню личной жестокости, - жестокости по отношению к своим ближайшим коллегам, сотоварищам, - не допускали и, видимо, не могли представить.
Когда-то давно, двенадцать лет назад, я специально записал линк на поразившую меня публикацию - английский перевод последней речи Яноша Кадара на пленуме ЦК ВСРП в апреле 1989 года. К сожалению, я не сообразил скопировать этот текст, а теперь он, кажется, нигде не сохранился. Это был поток больного сознания, это была полубезумная исповедь человека, который совершенно по-настоящему, без шуток, поехал крышей на почве бесконечных мучительных переживаний - переживаний по поводу казни Имре Надя. Видно, что проклятое решение, принятое Кадаром в 1958 году, тяготило его все последующие сорок лет.
Хрущев же, судя по его мемуарам, нисколько не переживал о казнях 1953-1958 годов, за которые нес полную единоличную ответственность. Совесть его была спокойна.
*************
<...> для меня Хрущев - это (последний) революционер, с революционной ментальностью, со страстью все преобразовать, хрусть-пополам, что в России, что в мире. А Брежнев и т.д. - это уже другое поколение, поколение осторожных консерваторов, поколение статус-кво, поколение нечеши-нековыряй.
Опять же, для меня очень существенным критерием является психологическая готовность к убийству равных по статусу. Одно дело - отдать приказ военным начать наступление и т.д., это любой политик может. Совсем другое дело - принять личное решение о казни своего бывшего коллеги, человека близкого круга, которого знал много лет. Сталин такое мог, и Хрущев мог, а Брежнев уже не мог. Не каждый революционер готов пойти по кровище, но практически каждый, готовый пойти по кровище - революционер.
https://www.facebook.com/jaroslav.simov/posts/10212839893494550?comment_id=10212842710084963
<...> не столько про добрость, сколько про готовность что-нибудь резко поменять. Хрущев относился к поколению, которое можно условно назвать "сталинским", а вот те, кто его сняли - к следующему, которое можно условно назвать поколением "выдвиженцев 37 года". Соответственно, Хрущев был активист, у него постоянно свербило в жопе, а те, кто его сменили, были консерваторами и действовали больше по принципу "не нами придумано, не нам и менять".
Сталин тоже мог сегодня развернуть террор, завтра свернуть, сегодня отменить смертную казнь, завтра вернуть.
<...> он и менял, то туда, то сюда. Его же постоянно колебало из крайности в крайность.
Совершенно нельзя исключить, что если бы его не сняли, то ему бы в какой-то момент торкнуло взять и отменить смертную казнь вообще, под лозунгом приближения коммунизма и для подчеркивания отличия СССР от Китая. Мол, американские империалисты и китайские маоисты казнят, а советский народ - нет!
В этом смысле очень характерно, что ни Брежнев, ни Андропов с Черненко на такой шаг не решились - именно по той причине, что вообще боялись неординарных решений. Им было легче постепенно снижать число расстрелов, чем взять и отменить их сразу и навсегда.
Если вы говорите о тысячах казненных по приговорам судов в соответствии с указом 1961 года, то они на его совести ничуть не более, чем на совести любого президента/премьера/царя страны, где не отменена смертная казнь. Скажем, два месяца назад в Японии повесили двоих человек - на чьей совести эти два трупа?
При этом на совести Хрущева есть полным-полно трупов, за которые он несет реальную личную политическую и моральную ответственность, но это совсем другие трупы.
https://www.facebook.com/nikolay.mitrokhin.1/posts/1656108367860155?comment_id=1656239214513737
*******************
О значении смены поколений высшего советского руководства мне случалось говорить неоднократно, например, здесь и особенно здесь. Упрощенно и схематично можно сказать так, что Сталин был последним представителем предреволюционного поколения, Хрущев представлял революционное поколение, Брежнев-Андропов - сталинское (в том смысле, что они были ставленниками Сталина, Сталин же к этому поколению, естественно, не принадлежал), а Горбачев - послевоенное, то есть первое и последнее полноценно советское поколение.
Граница между последними тремя поколениями видится мне весьма отчетливой. Революционер Хрущев, вслед за Сталиным, не воспринимал окружающую реальность как нечто данное свыше, она выросла на его глазах и при его участии, он не боялся экспериментировать, принцип хрусть-пополам был для него родным. Для сталинистов типа Брежнева, Суслова, Устинова, Громыко и т.д. реальность, наоборот, была внешней данностью, в рамках которой они совершили чудесный скачок из мелюзги в большие начальники, и главным их принципом была экстенсивность, стабильность. Не случайно первым и самым решительным поступком брежневской команды был отказ от хрущевских административных экспериментов с совнархозами и разделением обкомов на промышленные и сельскохозяйственные. Наконец, последнее, горбачевское поколение, не пронимая и даже не ощущая природы того общества, которым им случилось поначальствовать, и даже не отдавая себе ни малейшего отчета в масштабах собственного непонимания, с легкостью все и разломало (и слава богу, естественно).
Но, говоря о Хрущеве, сверх его авантюрной решительности, для меня остаются загадкой несколько эпизодов непонятной, необъяснимой жестокости, которую Хрущев проявлял в 1954-1958 годы.
Я говорю не о жестокости по отношению к рядовым казненным, к жертвам подавления венгерской революции и т.д. - их судьбу Хрущев решал не в индивидуальном порядке, а оптом, чохом, принимая общеполитические решения. Такая жестокость практически неизбежна для любого политика, руководящего государством, ведь именно он принимает окончательные решения о законах и войнах.
В данном случае я имею в виду особое проявление жестокости - по отношению к людям, которых Хрущев знал лично, судьбу которых решал тоже лично, которых осуждал на смерть не за обычные уголовные преступления (даже если нам сейчас они не кажутся преступлениями вообще), не за вооруженные выступления, а исключительно в порядке политической мести.
Конкретно, это те, кого расстреляли по "после-бериевским" процессам, типа процесса Абакумова и других в 1954 году и процесса Рапавы, Рухадзе и других в 1955 году. Это Багиров и те, кого осудили по процессу 1956 года. Наконец, это Имре Надь, повешенный в 1958 году.
Жертвы этих расстрелов могли быть сколь угодно отвратительными подонками, но ключевой момент для меня состоит в том, что по меркам самого Хрущева, по его стандартам, по его принципам - они ничем не отличались ни от него самого, ни от его доверенных приближенных, типа Серова или Руденко. Они не совершили ничего такого, чего не делал когда-то сам Хрущев, чего он в свое время не одобрял и не санкционировал, в чем не был замаран.
При этом если я могу еще на секунду допустить, что Хрущев на самом деле так боялся Берии, что не видел возможности сохранить ему жизнь в 1953 году (хотя на самом деле поверить в это практически невозможно), то в отношении всех тех, кого он приговорил к смерти в 1954-1956 годах, допустить это нельзя даже при самом смелом воображении. Собственно, даже в 1953 году на смерть был осужден не только Берия, но и целый ряд других людей, включая вполне безликого и безвольного чиновника Меркулова.
Я так и не могу понять, чем руководствовался Хрущев, принимая эти решения. Это не могло быть какое-нибудь обостренное чувство справедливости или гипотетической ненависти к сталинским палачам, ведь в этом случае ему, как говорится, первому надо было бы убить себя об стену. Это не могли быть соображения политической целесообразности, продиктованные страхом или чем-то в этом роде.
Особенно загадочно осуждение на смерть Багирова уже после XX съезда. Приговорить к смерти одного из высших руководителей страны (кандидата в члены президиума ЦК), бывшего первого секретаря союзной республики, то есть достаточно близко знакомого человека - это был поистине сталинский подход.
Всего лишь через пять лет, осенью 1961 года, проходит знаменитый и во многих отношениях беспрецедентный XXII съезд. В моей жизни, еще в школьное время, сборник материалов этого съезда сыграл огромную роль, фактически открыв для меня целый мир 60-х годов, для людей моего поколения и моей среды так же неведомых, как история средневекового Таиланда; но это, впрочем, отдельная тема.
Одним из главных сюжетов съезда было добивание т.н. "антипартийной группы" Молотова, Маленкова, Кагановича и других, то есть большинства политбюро, безуспешно попытавшегося снять Хрущева в 1957 году. Можно обсуждать, что побудило Хрущева запустить этот сюжет (вполне возможно, что здесь едва ли не решающую роль играл китайский фактор, но тут нам всем лучше дождаться, когда об этом напишет Сергей Радченко). В любом случае по ходу одного из своих съездовских выступлений Хрущев вдруг ударился в воспоминания, включая такой эпизод:
Характерный разговор был у меня с Кагановичем. Это было на второй день после окончания работы июньского Пленума ЦК, который изгнал антипартийную группу из Центрального Комитета. Каганович позвонил мне по телефону и сказал:
— Тов. Хрущев, я тебя знаю много лет. Прошу не допустить того, чтобы со мной поступили так, как расправлялись с людьми при Сталине.
А Каганович знал, как тогда расправлялись, потому что он сам был участником этих расправ. Я ему ответил:
- Тов. Каганович! Твои слова еще раз подтверждают, какими методами вы намеревались действовать для достижения своих гнусных целей. Вы хотели вернуть страну к порядкам, которые существовали при культе личности, вы хотели учинять расправу над людьми. Вы и других мерите на свою мерку. Но вы ошибаетесь. Мы твердо соблюдаем и будем придерживаться ленинских принципов. Вы получите работу,— сказал я Кагановичу,— сможете спокойно работать и жить, если будете честно трудиться, как трудятся все советские люди.
Вот какой разговор был у меня с Кагановичем. Этот разговор показывает, что когда фракционеры провалились, то думали, что с ними поступят так, как они хотели поступить с кадрами партии, если бы им удалось осуществить свои коварные замыслы. Но мы, коммунисты-ленинцы, не можем становиться на путь злоупотребления властью. Мы твердо стоим на партийных, ленинских позициях, верим в силу и единство нашей партии, в сплоченность народа вокруг партии. (Бурные аплодисменты.)
До последнего времени я был уверен, что Хрущев все это рассказал в порядке живой импровизации. Но, как пишут авторы недавнего документального сборника, посвященного XXII съезду, этот кусок был включен в заранее написанный текст, кроме единственной фразы "А Каганович знал, как тогда расправлялись, потому что он сам был участником этих расправ", которую Хрущев, действительно, сымпровизировал.
Так вот, мне кажется поразительным, что, похоже, даже самому Хрущеву (а также, видимо, всем участникам действа и всем последующим читателям) не пришло в голову, что Каганович совершенно справедливо мерил Хрущева той самой меркой, которой его и следовало мерить. Если весной 1956 года Хрущев отправил на расстрел Багирова, то почему летом 1957 года Каганович должен был быть уверенынм, что Хрущев не сделает то же самое и с ним? В конце концов, сделал же он то же самое еще через год, в 1958 году, с Имре Надем.
Люди следующего, сталинского, поколения власти, ничего даже близкого по уровню личной жестокости, - жестокости по отношению к своим ближайшим коллегам, сотоварищам, - не допускали и, видимо, не могли представить.
Когда-то давно, двенадцать лет назад, я специально записал линк на поразившую меня публикацию - английский перевод последней речи Яноша Кадара на пленуме ЦК ВСРП в апреле 1989 года. К сожалению, я не сообразил скопировать этот текст, а теперь он, кажется, нигде не сохранился. Это был поток больного сознания, это была полубезумная исповедь человека, который совершенно по-настоящему, без шуток, поехал крышей на почве бесконечных мучительных переживаний - переживаний по поводу казни Имре Надя. Видно, что проклятое решение, принятое Кадаром в 1958 году, тяготило его все последующие сорок лет.
Хрущев же, судя по его мемуарам, нисколько не переживал о казнях 1953-1958 годов, за которые нес полную единоличную ответственность. Совесть его была спокойна.
